20 февраля родился Борис Корнилов (1907-1938), поэт, который оказался слишком для государства заметен пьяными выходками.
Первая жена Корнилова Ольга Бергольц, узнав о его аресте, записала в дневник: «Борька арестован. Арестован за жизнь. Не жалко».
Насчет «Не жалко», — слишком крепко ее Корнилов достал, во-первых; а во-вторых, за слова свои Берггольц ответит. Сполна.
И диагноз «Арестован за жизнь» верен. Именно «За жизнь» арестовали Корнилова, за избыточную экспрессивность на публике. Если его дружок по гулянкам и поэтической судьбе Павел Васильев беспокоил власти, так сказать, творчеством, то Корнилов в поэзии держался правильных дорог. Единственное, иногда, наряду с лихими нотами, проскальзывал у него пессимизм и «упадничество», но, в общем и целом, стихи Корнилова поднимала на щит официальная газета «Известия».
Корнилов просто не смог выдержать ледяное дыхание времени. Пил, надеясь согреться, а время все морозило и морозило, пока за поэтом не пришли.
Корнилов принадлежал к первому поколению детей революции. Был пионером, комсомольцем. В шесть лет прочел стихи Пушкина и написал стихотворение (не знаю уж, в подражание ли Лермонтову) «Смерть поэта».
Симптоматична легенда, что впервые Корнилов приехал в Ленинград, желая показать стихи Есенину, но застал хладный труп, вынутый из петли «Англетера». Это именно легенда, но она символична, передавая есенинскую лиру в руки Корнилова. В дальнейшем Корнилова будут постоянно за «есенинщину» долбать.
В Ленинграде Корнилов вошел в группу поэтов «Смена». Там же занималась Ольга Берггольц, с которой возник роман. Роман платонический — Ольге едва исполнилось шестнадцать, и она не допускала девятнадцатилетнего парня близко.
Позже Ольга запишет в дневник, вспомнив то время:
«Борис ревновал меня, целовал и наваливался, и мне было очень страшно и стыдно от его большого, тяжёлого и горячего тела. Я была маленькая ещё…»
В 1928 Ольге исполнилось восемнадцать и молодые люди поженились. Родилась дочка Ирина.
Сразу же выяснилась неготовность обоих к совместной жизни.
А весьма скоро Ольга Бориса совсем разлюбила.
Полтора года прошло, как расписались, а у нее в дневнике уже такие записи:
«…позавчера ночью был один из тех особенно мучительных скандалов с Борисом, которые стали за последнее время просто регулярными в случае моего отказа… Я переутомляюсь. Дорываясь до постели, чувствую себя разбитой. А он просит. Но чувствовать себя машиной, механически исполняя роль жены, — это очень тяжело, я знаю по опыту. В случае отказа Борис злится и (это вошло у него в привычку) рвёт на себе волосы, дрожит, стонет и пр. т. п. Это действует на меня не устрашающе, а угнетающе. А тогда он бил меня. Брр. Как мне стыдно писать это. И ведь это не первый раз. Господи, до чего я дошла?»
В 1930 пара развелась. Корнилов тут же завел роман с Людмилой Бронштейн. Она и стала его второй женой.
Все эти годы как поэт Корнилов шел в гору. Время приветствовало разудалого парня, воспевающего город, солнечный свет, Гражданскую войну, стройки. Корнилов выгодно отличался от предыдущей плеяды комсомольских поэтов Жарова и Безыменского яркой одаренностью, музыкальностью стиха. Поэмы «Триполье» и «Моя Африка» стали в литературном мире событием. Песню на стихи Корнилова из фильма «Встречный» («Нас утро встречает прохладой…») пела вся страна. Народ наизусть заучивал «Соловьиху» и чудесную «Качку на Каспийском море».
На Первом Всесоюзном Съезде писателей СССР Бухарин с трибуны хвалит Корнилова. Его приветствуют Горький и Ромен Роллан.
Что случилось с Корниловым на высшем этапе славы? Он банально выгорел, — слишком сильны стали противоречия между тем, что он писал и воздухом времени. Оптимизм улетучивался.
И пошли стихи, которые нигде опубликовать было нельзя:
Вы меня теперь не трогте —
мне не петь, не плясать —
мне осталось только локти
кусать.
Было весело и пьяно,
а теперь я не такой,
за четыре океана
улетел мой покой.
Шепчут листья на берёзах:
— Нехороший ты, хмельной…
Я иду домой — тверёзых
обхожу стороной.
Пиво горькое на солоде
затопило мой покой…
Все хорошие, весёлые —
один я плохой.
К сожалению, Корнилов не мог подобно Заболоцкому или Пастернаку скрыться в «мастерской стиха». Он был транслятором времени.
Успокоение искал там, где его нет, — в выпивке.
Имя Корнилова не раз упоминалось в спайке с главным скандальным заводилой тех лет Павлом Васильевым. На деле они не так уж часто встречались, живя один в Москве, другой в Ленинграде. Молва сопрягала обоих за общую линию поведения, — «поэт гуляет, умри все живое».
И действительно в плане похулиганить ребята шли ноздря в ноздрю.
Васильев стал фигурантом громкого скандала летом 1934 года, когда Максим Горький опубликовал статью «Литературные забавы», где придал пьяным выходкам Васильева оттенок политический.
Корнилов громко встретил новый, 1935 год.
30 декабря 1934 года он, пьяный, пришел в Дом писателей с гармошкой и, подойдя к литкритикессе Тамаре Трифоновой спел ей частушку:
— С Тамарой Трифоновой спали?
— Я с Тамарою не спал!
— Очень много потеряли!
— Ничего не потерял!
Это как-то замяли, но Корнилов (на следующий день и там же) опять перешел грани приличия.
На праздновании в Доме писателей Нового года он додумался окунуть палец в чернильницу и написать на спине спутницы Алексея Толстого (дама по случаю праздника нарядилась в декольте) слово из трех букв.
На полгода Корнилова лишили права посещать Дом писателей.
А еще газетных площадок. Для него наступило время опалы.
Которое кончилось благодаря очередному хулиганству Павла Васильева. Тот в мае 1935 года ударил поэта Джека Алтаузена.
Корнилов подписал письмо против друга. И был помилован, тогда как Павла посадили.
Следующий удар, сбивший Корнилова с панталыку связан с Берггольц. В марте 1936 от эндокардита умерла их общая дочь Ира. Корнилов пришел к Берггольц пьяный и начал орать, обвиняя в убийстве ребенка. Скандал довертелся до безобразной драки, ибо каково матери погибшего дитя выслушивать подобное.
А Корнилов шел в разнос не в силах остановиться. Тушил бычки об лоб швейцаров, рвал ресторанные счета, вытаптывал газоны. Какое-то мультипликационное поведение волка из «Ну, погоди!». За это разве расстреливают?
Да. Корнилов был на виду и общественно опасен. Вполне достаточно для ареста.
В октябре 1936 Корнилова исключили из Союза писателей. В марте 1937 арестовали. Держали в тюрьме около года, пытаясь пристегнуть к террористической организации. В тайниках стола Корнилова нашлись такие стихи, как «Елка» или прекрасное:
Снова звезды пылают и кружатся,
ходят сосны, сопя и трубя,
закрывая глаза от ужаса,
я обманываю себя.
Милый тесть мой,
Иван Иваныч,
берегите мою жену,
я опять пропадаю на ночь,
словно камень иду ко дну.
Прямо падаем все от хохота,
ничего не понять спьяна —
это домики,
это Охта,
это правая сторона.
Боком,
гоголем,
чертом старым —
наши песенки об одном, —
разумеется, по гитарам
ходят рученьки ходуном.
Сукин сын,
молодой безобразник,
дует в бубен,
а бубен — день…
Нынче праздник,
и завтра праздник,
только будет и буден день.
Только вспомню, как пел, бывало,
под Самарою,
под Москвой —
чертов баловень,
запевало,
в доску парень, ребята, свой.
Задушевная песня-премия
легче ветра и ковыля,
день за днем золотое время
пролетает шаля-валя.
— Купите бублики,
гоните рублики, —
песня аховая течет,
и в конце концов от республики
мы получим особый счет.
А по счету тому огулом
по заслугам и по делам
нашу жизнь назовут прогулом
с безобразием пополам.
Скажет прямо республика:
— Слушай,
слушай дело, заткнись, не рычи, —
враг на нас повалился тушей,
вы же пьянствуете, трепачи.
Пота с кровью соленый привкус
липнет, тело мое грызя…
И отвесит потом по загривку
нам раза
и еще раза.
Всё припомнит — растрату крови,
силы, молодости густой,
переплеты кабацкой кровли
и станков заржавелый простой.
Покачнемся и скажем:
— Что ж это
и к чему же такое всё,
неужели исхожено, прожито
понапрасну, ни то ни сё?
Ни ответа,
ни теплой варежки,
чтобы руку пожала нам,
отвернутся от нас товарищи
и посмотрят по сторонам.
Да жена постареет за ночь,
может, за две — не за одну.
Милый тесть мой,
Иван Иваныч,
не сберег ты
мою жену.
20 февраля 1938 Корнилова расстреляли.
13 декабря того же года арестовали Берггольц.
Через полгода ее отпустят.
В тюрьме она потеряет ребенка.
И всю оставшуюся жизнь будет вспоминать – оплакивать своего первого мужа.
